Оглавление

Глава 21 - Малькиадос

    Хосе Бальдаморе Перейру я все-таки разыскал. Вернее , он сам меня разыскал. Я сидел в патио , потягивал матэ из бамбильи, курил сигару Bahianos $12 за пачку, и неспешно, как и все окружающие меня парни: жестянщик Мигель Марти -и -Перес, капитан де партидо из округа Анабана -Аурелиано Буэндиа, студент Муниципального мужского училища Рафаэль Мария Альваро, поэт и прогрессивный деятель Хулиан Дон Сабос, аккордеонист Рафаэль Эскалоне, ребе Иехошуа Тельтейбойм, и бывший узник политической тюрьмы Сан-Лазаро - Исраэл бен Азария, наблюдал как умирает солнце в зарослях бегоний, и размышлял о превратностях судьбы. В углу, под пальмовым навесом, на пыльной пианоле, что-то тихое и синее из Пуленка наигрывал заезжий негр Марио Пармисиано. Трофим, подсев к нему поближе, импровизировал, напевая прекрасные строчки из Леопольдо Лугонеса, стараясь хоть иногда попасть в такт чудесной мелодии

:    Al promidiar la tarde aquel dia Cuando iba mi habitual adios a darte Fue una vaga congoja de dejarte Lo que me hizo saber gue te gueria

( для тех, кто по какой-то причине не силен в испанском - перевожу: "При расставании в тот вечер, когда пришло время сказать привычное прощай, печаль разлуки заставила меня понять, что я люблю тебя!" Ну не прелесть ли - этот Трофим!)

    Как вдруг, на пыльный ветреный порыв похожий, в патио вошел какой-то незнакомец мятый, неопрятный, бородатый, пахнущий буйволом и навозом, цыган в сомбреро, в чапарахос, в клетчатой ковбойке, с двумя револьверами в кожаных кобурах, болтающихся у него на бердах. Надвинув пыльное сомбреро на нос, пододвинул к себе деревяный грубо сколоченный табурет, уселся задом на него - наперед и на меня уставился своим умным проницательным цепким взглядом.

    - Эй! Гринго! Это ты ищешь доктора Хосе Бальдомеро Перейру?

    - Хосе Сальваторе Пердейру? -переспросил я. - Кто это такой? Этот Пердейра? Разве я похож на человека, который разыскивает Хосе Паскуале Пердейру?

    Цыган вытащил из кожаного подсумка пожелтевший дагерротип 6х9 и, внимательно взглянув на него, сравнил изображенного на нем мужчину со мной. - - Клянусь котомкой Агасфера!. -ковбой вытащил из-за пазухи мою цветную Это ты, Гринго! - Он еще ближе придвинул деревянный грубо сколоченный табурет, к нежно сколоченному моему столу.

    - Меня зовут Малькиадос!- протянул он мне свою смуглую заскорузлую натруженную руку.

    - Мендоса! - ответил я, принимая крепкое рукопожатие.

    - Меня прислал за Учитель за тобой! Он говорить с тобой желает!

    - Учитель? Говорить? Со мной? Желает? -посыпались из меня вопросы, как горох из торбы. -Но скажите , Малькиадос, как обо мне узнал он?..

    - Да ты всю Перу, гринго, на уши поставил в поисках его! Гаучо только и твердят о странном гринго, что задает вопросы словно полицейский! Вставай! Пошли! Путь предстоит неблизкий! Ты этого хотел!

    Признаться , мне вдруг стало страшно как-то. Как-то стало вдруг не по себе. Как буд-то я вдруг очутился пред вратами некого другого мира, в который если ты войдешь, назад отрезан будет путь тебе. Взглянув печально, словно в отраженье прошлого, в последний раз, на лица милые, родными ставшие мне здесь, в Перу далеком, я поклонился всем учтиво, оставив на столе 50 сентаво, за обед , за флан из молока и двух яиц паучьих, за мацу и марор, за карпас и бейцу, за зроа, за варенье из гуайявы и арники, за матэ, потрепал по жесткой голове Трофима, негра-пианиста, кивнул прощально всем своим друзьям, притихшим в смутном ожидании, и молча вышел вслед за Малькиадосом. И в сонный час сиесты я покинул Лиму вместе с брадолицым Малькиадосом. На барнасе, сахарным груженым тростником, уехали мы на восток, туда, где под сенью апельсиновых деревьев, живут неспешной жизнью рыбаки-индейцы. Где в сонных гамаках средь маковых полей, в сияньи алебастровом является тебе лик смерти. Своим мачете разрубая, жесткую плетень пурпурных ирисов, переплетения бамбука и живой стены из папоротника, меня в густую сельву увлекая, под гомон перебранки обезьян, мудрец из Мемфиса, древний Малькиадос в плюмаже солнечных лучей, вел чужестранца по тропе вождей царя ацтеков - Моктесумы. А где-то там, в другой, явившейся сознанью моему внезапным озареньем, странной жизни, встречает ликующая Тласкала вернувшегося с победой юного Хикотенкала. На золотых носилках, усыпанных жемчугами, что блещут на солнце , словно слепящее очи пламя, он в город свой родной вплывает. Его приветствует стража. И триста девственниц юных и прекрасных , вдоль улицы восставших строем, в лицо ему бросают: " Позор побежденным!"

    И тут же переносит время Хикотенкала, в другую жизнь, в знакомую и близкую эпоху. Я упираюсь! Я вырваться хочу и убежать позора тех воспоминаний. Но неподвластно мне мое сознанье… Поэты всех времен твердили нам о той печали, что охватывает влюбленного при расставании. Когда влюбленный человек с надеждой расстается навсегда, теряет временно рассудок, а порой и навсегда… В унынии страдает рыцарь Ланселот. В безумии пребывает безнадежный Алонсо Кихано. Франческо и Паола впадают в страсть греховную, в мучительных объятиях утопая… Каждый из нас определен навеки мгновеньем счастья, когда встречается с самим собой. Любовь превыше людского суда! Любовь это Бог! А Бог не подсуден!

    Мы мало знали о личной жизни Сели. Он был скрытен необычайно. Мы даже никогда не были у него в гостях. Мы знали, конечно, что он женат, что жена у него красавица, что у него есть дочка, прикованная к постели… Все наши попытки влезть к нему в жизнь, как-то помочь ему своим нарисованным на хрупком стекле мироздания участием что ли…он умело и тактично пресекал. Но в тот раз он неожиданно пропал. Его не стало. Он не выходил на службу. Перестал звонить. Говорят и дома его не было с тех пор. Исчез из нашей жизни. Первым тревогу забил шеф     - Кащей.

    - А что это я не вижу детектива Сели? -спросил он однажды.

    - Он на спецзадании! - нагло соврал я.

    - Отзовите! Он мне срочно нужен! -буркнул Кащей.

    Вот только лишь тогда я стал его шукать! Но что - толку. Сели как сквозь землю провалился. Я ездил к нему в имение, в Хрящевку. Управляющий имением Збигнев Сметана лишь в недоумении развел руками. Ему не было дано никаких указаний. Он ничего не знал. Гер тоже ничего не знал. Ребята из центра мониторинга и аномальных явлений тоже молчали, словно в рот гавна набрали, да простят мне Боги мое дерзкое сравнение! Я на всякий случай подал в розыск. А через пару месяцев после его исчезновения, как-то поздно ночью возвратясь после ресторана к себе домой изрядно на веселе, а точнее - пьяный как кол, застал у себя Ее!

    - К Вам - дама! - сверкая в предвкушении забавного зрелища прошептал мне сладострастно в прихожей Трофим, принимая у меня трость и шляпу.

    - Хорошенькая? - спросил я

    - О! Да! - восторженно воскликнул Трофим. - Такой у нас еще не было!

    Она сидела в полутемной зале, в кресле, напротив камина, освешаемая только мерцающим огоньками углей, в салопе из шелкового муара с деталями из дюшеса, ( из коллекции Оскара де Лоренте $ 4000) в манто из королевской норки. Каштановые кудри небрежно разбросаны по обнаженным плечам, словно мускус.

    - Зачем ты пришла? - спросил я, почувствовав неладное.

    - А ты боишься? - спросила она.

    - Я просто думал, что у нас все кончилось?

    - А что у нас было?

    - Ну я не знаю… Если для тебя это ничего не значило…

    - Не я от тебя ушла, а ты меня бросил…

    - Как можно тебя бросить… Ты же замужем !

    - А ты когда это понял?

    - Всегда…

    - Однако тебя это не остановило, когда ты соблазнял меня…

    Соблазнял. Разве можно назвать это совращением, когда два охваченных страстью существа бросаются друг другу в объятия, срывая одежду, осыпая все тело и лицо и руки и ноги поцелуями и слезами… Я часто возвращался туда один, в этот маленький старинный отель под Киндбергом, с широкими низкими галереями. Возвращался в тот дождь, когда передо мной сидело маленькое мокрое существо… И волосы влажные, но камин уже ждет в комнате с огромной кроватью эпохи Габсбургов, с зеркалами до полу, со столиком, бахромой, тяжелыми шторами… Ма ништана халайла хазе миколь халейлот? Шебехоль халейлот ану охлин бейн йошевин увейн месубин, халайла хазе кулану месубин?

    - Сели - твой друг! Как же так? Ты ведь всегда кичился своей порядочностью! Ты по- моему гордился этим?

    - Поэтому я и ушел…

    Постель холодная, белая, и вдруг -ничего, пламя охватывает нас целиком, руки скользят по спине, по волосам, по упругим ягодицам, тела подчиняются общему ритму, еле слышится тихий стон, прерывистое дыхание, медленное струение волос, полупротестующее сонное бормотание, подожди, я еще не проснулась, маленький театр взаимного узнавания…

    - Это все лицемерная ложь! Однажды обманув - ты обманул навсегда! Обмануть немножечко нельзя! Ты обманул меня, себя и Сели!

    - Ты пришла, чтобы высказать мне все это?

    - Я пришла… Я пришла, потому что люблю тебя!

далее