Подраздел: Странник - роман
скачать zip архив
Здравствуй, родина! и прощай…
опубликовано: 23.01.2008
" Мне хватит того, что сказала моя госпожа,
чей взор поражает быстрее копья и ножа,
того, что она, целомудрие строго храня,
Беседу прервав, вдруг сама целовала меня."
(Башшар ибн Бурд. 714 – 783 гг) Машка возлежала на моем диване, подложив под задницу расшитые фальшивым и мутным, как этот мир, золотом египетские мутаки, в привезенном мною прозрачном индийском сари, листала альбом с моими брунейскими и катарскими фотографиями: такая обычная и земная, словно только что пришедшая после вечерней дойки.
Казалось, что мы не виделись много-много лет. Будто бы я возвратился из какого-то другого измерения, в котором мирно сосуществуют какие-то джины, маги, пирамиды, сфинксы, индусы-заклинатели змей, таинственные и доступные чернокожие абиссинские красавицы в шальварах цвета шафрана, пальмы, дирхамы, динары и кьяты, кокосы , перезвон креток булоха, протяжные звуки серуная уличных оркестров "ваянг-кулит" , слоны и верблюды, скорпионы и вараны, глиняные своды восточных отелей, голубая вода бассейнов, креветки и миноги, вот в это простенькое скромное измерение, где сидит на диване простоволосая русская девка, Машка в индийском сари, где на кухне свистит чайник, а за окном покачивают желтыми верхушками увядающие красавцы-сутенеры тополя. До чего же я еще не люблю, когда автор начинает утомительно и с каким-то диким упоением, достойным лучшего применения, испражняться метафорами, синекдохами, метонимиями и аллитерациями…Тьфу!
Это кто? – спрашивает она, тыча пальцем в альбом с фотографиями.
– Так… Знакомая одна, – отвечаю я, не глядя.
– Ты с ней спал?
– А как же! Чего бы я ее тогда вклеивал, коли б не спал? Все, кто здесь вклеен – со всеми спал!
– Ой! Какие сиськи!
– Это, Маша, искусственные!
– А мне такие можно?
– У тебя свои нормальные! ( Вру! Льстец несчастный! Нет там ничего!
Она так ничего и не нарастила на том месте, которое в мое отсутствие так любят тискать мои приятели!)
– А мужики? ( кто после такого вопроса, скажет, что она слабоумна?
Может быть, просто притворяется? Дурочкой-то прожить легче!)
– Мужики? Нет, с мужиками не спал!
– Ну и как она?
– Кто? С сиськами которая? Огонь – баба!
– Лучше меня? – Машка от удивления даже чуть приподнялась, вознеслась над диваном, над расшитыми фальшивым мутным золотом мутаками.
– Да ну, Маш!… Куда им! Они все тебе в прокладки не годятся!
Машка удовлетворенно вздыхает и потягивается. Ей совсем немного надо для счастья. Она всегда спокойно относилась к моим шалостям, внезапным внебрачным любовным увлечениям и порочному образу жизни, воспринимая это как некую болезнь, помутнение рассудка. Иногда, когда она приходила не вовремя и я просто объяснял ей, что у меня сейчас гостья, что я занят, что это очень важная встреча… Необходимая мне для зачета, для общего блага… И она уходила. В меру расстроенная, в меру спокойная. Она редко плакала. Очень редко. За три года всего пару раз. Вообще, очень трудно было догадаться, что там у нее в коробочке происходит. Иногда она могла выдать такие неожиданные перлы, что я просто начинал сильно сомневаться, что она дурочка.
– Ты очень любишь себя! – говорила со слезами она мне однажды, будучи в изрядном подпитии. – Поэтому ты всегда будешь один! Ты не умеешь жертвовать! Свои дни ты закончишь в доме для престарелых. Ты будешь дрочить в одиночестве… Над тобой будут потешаться молоденькие старушки. А ты будешь за ними подсматривать в дырочку в уборной…
Как-то раз (Ох уж это "как-то раз"!) она пришла ко мне какая-то загадочная и возбужденная. Я заметил у нее на запястьях какие-то странные, бурые повязки из бинта. Но не придал им особого значения. Мало ли, может, это мода такая… Машка подсовывала мне свои запястья, чтобы я как бы ненароком их увидел и спросил, что значат эти странные повязки? Но я уж заметил ее манипуляции и специально делал вид, что ничего не замечаю. Наконец, потеряв всякое терпение, изведенная до отчаяния, Машка сказала : – Видишь это? – И сунула мне прямо в нос свои грязные повязки.
– Ну … И что это такое?
– Это я пыталась перерезать себе вены из-за тебя!
– А зачем? – поинтересовался я.
– Ты не любишь меня! Я для тебя – игрушка!
Машка испорченный продукт массовой культуры, с ее склонностью к дешевой мелодраматичности, счастливому исходу любовного фарса, омерзительной буффонады внешних традиционных, человеческих проявлений страсти, с ее излишней склонностью к театральной экзальтации. "Я для тебя игрушка!" – самая популярная тема попсовых песен, зачаровала ее своей образностью и замысловатостью.
То, что она спокойно относилась к моим сексуальным похождениям, было, разумеется, очень хорошо! (Что ж тут плохого?) Плохо то, что она с некоторых пор переняла у меня дурацкую манеру заводить какие-то подозрительные знакомства и вести распущенный образ жизни. Отвратительно было еще и то, что эта негодная девчонка расширяла круг половых партнеров за счет моих друзей. Хотя я сам виноват отчасти в этом. Я сам как-то во время одной интеллектуальной студенческой вечеринки, незаметно переросшей в вульгарную вальпургиеву оргию, предложил ей подключить к нашему союзу моего французского приятеля Сержа, оказавшегося без партнерши. Мне показалось просто нонсенсом, что француз у нас в России остался без партнерши. К моему ужасу, Машка с восторгом приняла мое предложение.
В силу некоторого отставания в умственном развитии, Машка, как никто из нас, ближе всех находилась к своему изначальному природному состоянию, к такому внешнему атавизму, проявлению рудиментарной первобытной склонности к промискуитету!
Мы втроем спаривались всю ночь (не знаю, уместен ли здесь именно этот зоологический термин) с моей, заметьте, девушкой. Не знаю, как Серж, может, у них во Франции это нормально – предоставлять гостям девушек своих, но я чувствовал себя омерзительно. На следующее утро я ее очень строго отчитал.
– Маша! – говорил я ей. – Вы вели себя просто ужасно! Вы должны были с негодованием отказаться от такого омерзительного предложения!
– Но я же с тобой была! – резонно возражала она. – Ты же меня попросил! И почему омерзительного? Разве тебе самому не понравилось?
Да… Потом были еще и кубинец Педро Родригес Рохас и Рикардо Лопес из Коста Рики и Абдулла ибн Хамид из Иордании…
Вот такая была моя Маша! Распущенная, похотливая, наглая, безрассудная, неразборчивая… Прямо – как я! И несмотря ни на что, наш странный непрочный союз существовал вот уже почти три года. Машка училась в "чушке", где она обучалась тайнам и древним секретам профессии продавца. Из девчонки-школьницы она уже давно превратилась в распущенную, похотливую, развратную , но такую спокойную, приятную женщину, не чурающуюся никакой домашней работы. У меня всегда для нее находилось немного необременительной, хорошей домашней работы. Другие дамы, посещавшие меня, как-то очень легкомысленно относились к домашнему ненавязчивому труду. Не любили они мыть посуду, стирать, готовить. А мне этого порой так не доставало!
Рита, как всегда роскошная, в атласном платье в стиле Оскара де Лорренте, украшенном бисером, с деталями из шелкового дюшеса, встретила меня в офисе с распростертыми объятиями в буквальном смысле этого слова. (Еще я не люблю, когда автор заостряет внимание читателя на незначительных деталях туалета своих персонажей. Ну какое дело читателю до того, из чего сделаны детали на шикарном атласном платье Оскара де Лорренте? Кто такой Оскар де Лорренте? Плод больной фантазии автора или реальный скромный булочник из Паде Кале? Тьфу! Мерзость! За это время можно было бы с таким же успехом описать тончайшие букеты ароматов лутука и жимолости, смешанные с благоуханными парами алоэ и мускуса, рубиновыми призрачными облаками окутавшеи меня.)
Она обняла и расцеловала меня. Я, знаете ли, увлекся, попытался развить этот процесс, несколько задержать этот замечательный момент и своими сильными и проворными ручищами стал было тискать и лапать ее за груди. Но она сразу встрепенулась, собралась, сконцентрировалась, сгруппировалась. Стала вдруг строгой, официальной. "Спокойно, Санек!" – сказала она мне. А я и не волновался! Отчет о своем пребывании в Брунее мы перенесли в ресторан.
– Надеюсь, ты хорошо провел время? – спросила она. Жирные трепанги несколько отвлекали меня от беседы, но я все же пытался отвечать складно. (Вот это вот я еще ненавижу, когда автор как бы невзначай, показывает нам роскошь стола. Трепанги! Ой! Читатель, возросший на сале, должен вздрогнуть и кончить от умиления и вожделения! Трепанги, артишоки, брокколи, фаршированные шампиньонами с белым вином, кольраби с омарами, соус из эстрагона… Ой! Е… Не могу я… Сейчас умру от такого блевотного снобизма.)
– Да, – сказал я откровенно, – но если честно, то очень скучал по тебе!
Вот это было очень важно! Отвечать складно. Пусть это было не совсем правдою, но кому не приятно о себе такое услышать? Зачем ей знать, как я провел время? Это может вызвать нездоровую зависть!
Как быстро человек привыкает к хорошему. Ведь недалеко то ушло время, когда я сало с чесночком да с черным хлебушком считал деликатесом.
Я с омерзением ловил себя на мысли, что я стараюсь подольститься к Рите. Но ничего поделать с собой уже не мог. Меня уже давно несло. Я зависел от нее. И не надо лгать хотя бы себе, что мне безразлично мое материальное положение. Что мне не нравится красивая одежда и вкусная жратва. Что мне претят шикарные отели и красивые, доступные, продажные абиссинские девки! Ложь! Ложь! Ложь!
Я вот этого терпеть не могу, когда автор создает такого героя :сладенького, прилизанного, чистенького, бескорыстного, интеллектуального и высоконравственного. Человек сам по своей природе лжив, продажен и грязен! Я не люблю людей! И скорблю по тому поводу, что являюсь ярким представителем человека в этом мире, со всеми вытекающими из него мерзостями. Тьфу!
Я родился и вырос в казенной нищете, и моя страсть к красивым дорогим тряпкам и шикарным отелям, дорогому вину и таким же дорогим женщинам оправдана именно этим. Я недополучил всего этого в детстве. Недопил, недоел, недоебал! Я завистлив и алчен. Но я таков есть, и изменить меня может только сильное потрясение или безумие! Но ведь и апостол Павел был долгое время безумным одержимым убийцей и гонителем христиан, пока окончательно не сошел с ума и не стал святым проповедником!
– Не шути так. Ты очень легко разбрасываешься фразами, которые близкие тебе люди, действительно любящие тебя, могут воспринимать очень серьезно, – сказала мне Рита.
Интересно, что творится у нее в голове? Испытывает ли она в действительности ко мне хоть чуточку полового влечения. О любви я уж и не говорю. Она мне как бы ни к чему. А вот и вру! Я бы хотел видеть ее у своих ног!
– Но я действительно скучал… Я не вру! Мне хотелось это время провести с тобой! – в подтверждение искренности своих слов я сделал пару мощных глотков "Шато". Знаете, чтобы такие слова воспринимались реципиентом серьезно, необходимо добавить в интонацию немного дрожи… Чуть-чуть…
– Если бы это было действительно так, то я бы … Я была бы очень рада. Но я имела возможность убедиться, что …
– Я просто никогда не видел с твоей стороны хотя бы какого-то намека на то, что я тебе небезразличен. А ведь много ли мне надо? Немного простой женской ласки… Чуть-чуть внимания… Нежности…
– Ту-ту-ту… Ты прямо как застенчивая мечтательная гимназистка. А то, что я тебе доверяю больше, чем кому-то из моей компании, это тебе ни о чем не говорит?
– Ну почему же… После твоего отъезда я начал понимать…
– Что ты начал понимать? Что?
– Я начал понимать, какой я свинья!
– Перестань! Лучше расскажи, как провел время. Как там наши друзья!
Я подробно доложил Рите о своих похождениях (опуская некоторые подробности интимного характера). Я заметил, что мой рассказ о строптивом скандальном мужике ее очень огорчил. Она сжала губы и очень строго посмотрела на меня.
– Я тебя попрошу… Понимаешь… Сейчас такое время, что не всегда получается зарабатывать легальными способами. Государство – это куча подонков, которые обманными путями сколачивают себе состояния! Это государство нас сильно кинуло. И нам, чтобы жить, необходимо тоже обманывать этих подонков. Тебе необязательно знать детали, но некоторые фирмы у нас незарегистрированые… Некоторые виды деятельности мы вынуждены вести в обход закона…
– Рита! – мягким, трепетным эротичным голосом успокоил я ее, взяв ее теплую маленькую ручку в свою. – Мне это неважно! Я верю, что все, что ты делаешь, законно, с точки зрения высшего Закона!
Рита посмотрела на меня как-то очень странно и забрала руку.
– Ты…- она помялась. – Я тебя очень прошу… Ты никому не рассказывай никогда о том, чем ты занимаешься за границей! Никому! Даже своей Маше! .Нас окружают враги! Кругом!
Тебя это вроде бы не касается… На прошлой неделе мои ребята обнаружили в офисе жучок! Ты понимаешь? Кому-то очень интересно… Я тебе ничего не рассказываю, чтобы тебе ничто не мешало спокойно работать, заниматься своим делом, но в прошлом месяце взорвали наш склад медикаментов в Химках. А в марте погиб мой охранник Женя. Ты его должен помнить.
Он напоролся на мину в моей машине…
ОПА! Вот так Рита! Оказывается, ты знаешь про мою Машку! Какого черта! Это моя жизнь! Моя интимная жизнь!!! Я должен жить полноценной сексуальной жизнью, чтобы поддерживать свой организм в норме.
– …И еще… в конце концов, оставь в покое Свету, – вдруг совершенно отклонилась от темы Рита с несвойственной ей нелогичностью.
– Какую такую Свету? – с преувеличенной экзальтацией, артистично всплеснув руками, возмущенно воскликнул я.
– Секретаршу мою… Успокойся… У нее есть нормальный парень. Они собираются пожениться!..
Она снова оставила меня в тупом недоумении. До этого я был в простом недоумении. А что Света…? Тоже мне – Моника Левински! Это ж надо – быть такой дурой! Успела-таки доложить по цепочке о моих сексуальных домогательствах… Успешных, кстати, если уж быть откровенным. Я добился взаимности у этой наглой девчонки в весьма неудобной обстановке. На лестничной клетке, на последнем этаже, там где выход на чердак. Она сама пригласила меня туда покурить. А если дама приглашает тебя покурить в скрытое от людей место, то не предпринять попытки к сближению – значит оскорбить даму! Непорядочно это! Не по-людски как-то!
Странное ощущение посетило меня по возвращении на Родину. Я вдруг с каким -то непонятным мазохистским удивлением и тревогой обнаружил, что мне некому рассказать о своих впечатлениях о моем путешествии, некому приврать… Все те, кто казались мне друзьями, оказались всего лишь приятелями или деловыми партнерами. Рядом со мной была только моя Машка. Но Машке не расскажешь ведь о моих любовных приключениях. Она ведь не поймет, не оценит моей находчивости, моей мужской мощи и пылкости, не оценит моего упорства в освоении и преодолении языковых барьеров… Я несколько раз приходил в институт, чтобы встретиться со своими старыми приятелями, но все были такими занятыми и серьезными, что мне становилось противно, и я уходил.
Три дня я пребывал в запое и недоумении. В эдаком запойном недоумении, или в недоуменном запое? Я не знал, что мне делать.
По распоряжению Риты мне установили дома телефон. Зачем? Мне некому было звонить. Я два раза звонил в эскорт-услуги и вызывал несносных бесстыдных девчонок. Я маялся на родине сильнее, чем на чужбине.
В понедельник, рано утром, я, полуживой,после вчерашнего бурного всенощного бдения, проведенного с незнакомой и странной, покорной, как кукла, эскорт-девочкой Ладой, был разбужен резким противным звонком своего нового телефона. Мне позвонила Рита и, справившись о моем физическом и нравственном здоровье, попросила приехать к ней. Домой! Машину она уже выслала! Время пошло!
Я разбудил Ладу, удовлетворив на всякий случай еще разок свою ненасытную плоть (вдруг Рита откажет мне в близости?!), хотя вполне мог бы обойтись и без этого. Кроме этого, говорят, это помогает вывести организм из состояния похмелья и вывести шлаки, если иметь в виду под шлаками – семя. (Ну никак нельзя обойтись без пошлости и цинизма! Вот я не понимаю таких авторов!) Ну и конечно, обычное проявление русского национального характера: раз уплачено – использую на полную катушку!
После этих нехитрых физических упражнений я вскочил, все еще немного пьяный, нагло гаркнул своему харизматическому изображению в зеркале: "Ты – прекрасен!". Принял ванну (раз она есть!), выпил чашечку водки, оказавшуюся под рукой. Надел белоснежную рубашку (белый цвет – цвет чистоты и непорочности!), брызнул одеколоном в свое несколько одутловатое лицо, и благоухающий, небритый, но цветущий, и вместе с красавицей Ладой спустился к машине. Там мы нежно и попрощались на глазах у угрюмого качка Миши.
Угрюмый качок Миша что-то неласковое пробурчал в ответ на мое приветствие. Понимаю! Это зависть! Он меня недолюбливал примерно так же, как и я его. Да и за что меня любить? Было бы нелепо, если бы он меня вдруг полюбил! Зачем мне любовь этого мужлана? Избавьте меня от такой любви! Судьба распорядилась так, что в начале моей головокружительной карьеры у Риты ему выпала честь обучать меня вождению. Я его понимаю. Я бы убил бы такого ученика. Я не так уж и часто бывал совершенно трезв, поэтому запоминал все с большим трудом. Но зато я теперь прекрасно вожу, и в том, что я сижу теперь рядом с ним, живой и невредимый после моих скоростных гонок по Брунею, есть чуточку и его заслуги.
– Как жилось тут без меня, Миша? – проникновенно спросил я.
Миша посмотрел на меня с удивлением. И ответил на удивление точно с присущей ему лапидарностью.
– Да так же, как и без тебя, Саша!
Рита открыла мне свои железные массивные двери в шикарном вечернем платье для коктейлей, с большим вырезом, открывающим добрую половину грудей. (Другая – злая половина ее грудей – была нетщательно скрыта под призрачной занавесью из синего тика.) Волны аромата распускающихся трав сопровождали каждое движение ее платья. Такая она была трогательно салонная, такая вся доступная и ласковая. Она снова обняла и прижалась ко мне всем телом, как к очень близкому человеку. Я чувствовал в ее объятиях какую-то искренность и живую неподдельную теплоту и любовь, не допускающую никакой двусмысленности! Любовь – материальна. Она имеет вполне ощутимое тепло, как будто полуденное солнце согревает тенистое место. По всему было видно, что тончайшие узоры наших затянувшихся целомудренных стерилизованных оргий доставляют ей гораздо большее удовольствие, нежели собственно процесс грубого животного совокупления.
Она провела меня в зал, усадила на мягкий диван. Из колонок до меня доносились милые сердцу звуки рубаба, саза и ганга и причудливые великолепные завывания мутриба.
– Сейчас я тебя покормлю, Санек!
– Я бы лучше выпил бы чего-нибудь…
– Я понимаю…
Она принесла мне какой-то благоуханный напиток в высоком тонком бокале. Я попробовал и обомлел. Такая вдруг меня тоска охватила. Это был охлажденный туак – сказочный напиток типа нашего пива из сока пальмовых цветов. Я такой, бывалоча, пивал в Брунее. Очень я был охоч до туака! Особенно по утрам. Туак по утрам в постель – это просто чудесно! Что, кроме туака, может вернуть вам приятное расположение духа и физическую форму? Если не встает никак – выпей утренний туак! Если парень не дурак – по утрам он пьет туак! Если не встает никак – значит надо пить туак!
– Как тебе здесь, на родине, Санек, живется?
– Плохо, Рита… Мне здесь одиноко. Туака опять же здесь нету! И ты все время далеко от меня. Хотя в одной стране.
Она закурила. Я не люблю, когда женщины курят. Я и сам-то не очень… Рите я уже высказывал свою озабоченность ее никотиновой зависимостью. Никак не слушает своего мудрого возлюбленного!
– Ты неважно выглядишь! Санек! Мне кажется, ты пьешь несколько больше, чем мне бы хотелось… Это, наверное, ты просто устал… так ведь, Санек?
Я хотел обнять ее, прижаться и поплакать. Мне в самом деле было плохо. Плохо и одиноко в этой стране. Я был здесь чужим и ненужным. Для меня здесь не было места, не было дела…
– Деньги у тебя есть? – спросила она, и в этом вопросе чувствовалось не любопытство, но глубокая теплота и забота.
– Есть, – ответил я.
– Ты, наверное, забыл, что у тебя есть и зарплата, которую ты должен получать в нашей бухгалтерии. Я, зная, насколько ты забывчив, распорядилась, чтобы тебе ее переводили на счет в банк.
О! Господи! О чем мы говорим! При чем тут деньги! О душе! О душе следует говорить в такие волшебные минуты, в этом, пропитанном ароматами алоэ пространстве, под чарующие звуки любовной песенной лирики Востока. Ну на худой конец – можно говорить и о теле! В свете душевных миазмов, разумеется! Но никак не о деньгах!
– Это правильно… Ты меня прости, Рит… Мне в самом деле как-то нехорошо здесь… – я ждал с нетерпением, что мне сейчас будет сказано что-то очень приятное. – Ты ведь меня позвала, чтобы отправить куда-то?
Рита рассмеялась.
– … А что, разве я не могу просто по тебе скучать? Просто вот так, захотеть тебя увидеть? Ты отказываешь мне в элементарных человеческих проявлениях чувственной любви?
– Отчего же? Нисколько!.. Только вот странно, что ты забываешь о том, что я – мужчина… И меня последнее время несколько беспокоит, то что мы… Как бы…
– До сих пор не спим? Экий ты, право, деликатный… – Рита усмехнулась. Но как-то не очень весело. – Пусть тебя это не беспокоит! Я тебя боюсь, Саша… Вернее… Я себя боюсь с тобой. Ты такой молодой. Тебя нельзя любить. Мне, по крайней мере.
– В любви, Рита, нет запретов, – банальщина поперла из меня, как понос из холерика. Ну того, что холерой болен! – Надо воспринимать любовь, Рита, как Божий дар… Да, Рита, а отказ от нее, как нарушение Высшего Закона, – тут я вообще затараторил так горячо и убежденно, как молодой, подающий надежды адвокат, впервые выступающий в суде, в защиту своего преступного чувства.
– Не всегда, Саша. Не всегда! Ведь существует и запретная любовь.
– Нету такой любви! Раз запретная – это уже не любовь! – я сказал это и сам удивился лапидарной мудрости сказанного.
Рита. Моя прекрасная Рита сидела так куртуазно, высоко закинув ножка за ножку, так, что если присмотреться, то можно было увидеть кусочек черненьких трусиков в образовавшийся просвет. А может, это были уже не трусики! Глаза ее блестели неземным инфернальным блеском. ( И вот что еще я ненавижу: когда встречаю в литературных текстах вычурность, красивость, типа " инфернальный", "изотерический"! Когда Автор просто-напросто выебывается! Тьфу! Блевать хочется!)
– Любовь, Саша, это всегда утрата, потеря. А тебя я боюсь потерять.
Так боюсь, что ты не можешь себе представить. Я каждый раз мечтаю о встрече с тобой, я мысленно разговариваю с тобой каждый день, но не могу себе позволить разочароваться в тебе и в себе, и поэтому встречаюсь с тобой только тогда, когда без тебя становятся просто невыносимо. У меня, Сашенька, нет никого в этой жизни ближе тебя! Никого! – Рита протянула руку и ласково провела по моим волосам, которые в этот момент. очевидно, встали дыбом.
Сашенька! Так меня называли впервые в жизни. Санек! Саид! Сашка! Сашенька! Как это красиво все-таки звучит! Значит ли это, что у нее нет в этой жизни полового партнера. Меня мучил этот вопрос, но я не стал портить нашу замечательную встречу пошлостью. ( И еще я терпеть не могу вот этих соплей, рассчитанных на слезливых домохозяек! Ах! Как трогательно! Какие мы одинокие и жалкие! Сашенька! )
И то-о-о-о-лько я подумал о гипотетическом половом партнере моей прекрасной госпожи, властительницы моего сердца, как на сцене появился тот, кого я считал чудовищным призраком, недоношенным плодом моего детского воображения, замутненного алкоголем… Карлик! Карлик, ужасное черное существо с плоским рябым лицом, с несоразмерно длинными руками, чуть ли не достающими до пола, нарисовался из полумрака просторной залы. Он подбежал к Рите и, слегка поклонившись, негромко произнес препротивнейшим дребезжащим голоском : – Дык киару бухо! Бхатаван Сука!
Рита согласно кивнула и сердито ответила : – Бухо – Бухо! Скатаван Ясурахо бьяко!
Разрази меня гром, если это было сказано не на языке дзон-ке, на котором говорят в Гималаях народы бхотия! Что за чертовщина! Карлик четко, по-военному повернулся и убежал. Этот черномазый отпрашивался у нее погулять, а Рита возмутилась тому, что он нарисовался в присутствии постороннего. Все-таки не зря я ем свой и чужой хлеб!
Беспомощные все… – вздохнула Рита, имея в виду черненького. Я согласно кивнул. Дескать, как я ее понимаю…
До чего ж я не люблю у некоторых авторов стремление к дешевой экзотике. Обязательно надо ввести в ткань вобщем-то реалистического повествования какое-нибудь экзотичное существо – какого-нибудь уродца, горбуна, карлика, пигмея, говорящего негра, честного еврея, каталу-коряка, генерала-бхотия, турка-партократа, чванливого качина, дауна-номенклатурщика, пидорила… Тьфу!
Я вообще с трудом допускал, да и сейчас не допускаю мысли, что жизнь без меня может быть невыносима. (Со мной – еще куда ни шло!) Что мое присутствие или отсутствие вообще как-то заметно на этой земле. Я родился ни от кого, рос ни с кем, не нуждался ни в ком конкретном, и, соответственно, не был ни с кем связан. У меня не было отчего дома, любимого уголка, Родины, березок, шелеста листьев под окном, любимого подъезда, где бы я гвоздем нацарапал бы имя своей любимой девчонки, не было любимого пейзажа детства. У меня был мой душный, сырой, но такой уютный и родной подвал. Наш Подвал! Наш! Подвал моего детства! Нашего детства! Потому что я вру! Я был не один! У меня был Брат! Мой звездный брат – Болт! далее
|
