Подраздел: Странник - роман
скачать zip архив
Дора
опубликовано: 23.01.2008
"Ты горд написанною фразой,
Понятной одному. Тебе
Судьба – жена чужая
Предложит скоротать рассвет,
Гордясь отчаянной проказой.
Откажешь ты своей судьбе,
Ее во тьме не узнавая,
Ей коротко ответишь: "Нет!"
(Хун Мгвньонах. 1454 – 1540 г.г.)
Коль становление духовное
Возможно лишь в условьях тяжелых испытаний и страданий,
То Бог сполна дал мне возможность для него.
Да! Но настолько ли оно необходимо мне?
Ведь "Много званых, но мало избранных!"
А вдруг я просто званая?
Любой из нас либо Иов, либо – Дитя Иова в этом мире.
А может статься, все мои страдания
Нужны лишь только для того,
Чтобы путь кому-то к Богу указать?
Конечно же, Санек, я вспомнила несносную девчонку эту!
Хоть времени прошло уже немало.
Да! Это мать твоя! Я помню это время
Промозглых осеней, нарезанных кусками.
Немало блюд сменилось предо мной : Горячих и холодных, горьких, сладких и соленых,
Приправленных слезами одиночества, печали и отчаянья?
Тех блюд, что под кроватью, торопясь, ты поглощаешь
Тайком, порой ночною, чтоб никто не видел.
На фотографии, что мне ты предъявил, Санек,
Она была уже шикарной дамой. Не той полудикаркой с разукрашенным лицом.
Ну дай-то Бог, как говорится. Чтоб так она жила…
Подлюка! Стерва! Она сочувствия искала у меня.
Развесив сопли предо мною на ветвях моей души.
И я должна была ее понять!
Рожденная в неволе.
Среди кишечных эпифаний. Средь мерзости совокуплений и говна…
Ее в машине поджидал тот самый эфиоп, чья кровь в тебе течет.
И, изнывая от гнетущего безбабья,
Он взглядом сладострастным сперму извергал
В припадке пароксизма.
И я должна была ее понять!
Она в слезах клялась мне, что вернется.
Лишь только все уладится с квартирой и гражданством.
Но я-то видела уже таких немало
За время, что работала в презренном доме,
Там, где потоки детских слез рекою уплывали в океан безбрежный,
безответный,
Безразличный океан страстей людских,
Где в розовых безветренных пространствах
Растут и множатся пустыни дивных снов,
Сухих часов. И полумертвых слов рождаются признанья…
И черный погребальный катафалк моих желаний,
Две лошади в одной упряжке,
Несется по булыжной мостовой,
И жирный запах жареных дроздов,
И тусклый свет рождественской свечи,
И нежные прикосновенья юношей прекрасных
Преследуют меня, как призраки в метафизическом безмолвии.
Я тогда уже училась в педагогическом училище на первом курсе и работала здесь же. В детском доме.
Мы с ней тогда разговорились, но сказать, что наши общий язык, было бы, конечно, преувеличением. Она была мне ровесница. Но мы были очень разные. Она была безграмотной наперсницей порока, а я была начитанной и непорочной, словно ангел… Вру, конечно, как всегда. Уже тогда я имела печальный опыт сожительства с Игорем Моисеевичем… С Игорем…
С Игорьком… Он взял меня еще в третьем классе. Разница в возрасте в сорок лет не казалась ему препятствием. Разве это препятствие для любящих сердец? А в седьмом я ему уже стала не нужна. У него появились другие, молодые, здоровые, жадные до знаний, охочие до порока, десятилетние…
Да! Я была чиста!
Я отдалась ему, когда была еще дитем,
Рожденная без ласки и любви,
Я видела в его глазах заботу и любовь.
Он выделил меня из всех (Так мне казалось!
Так мне хотелось думать! Я тогда не знала, и не хотела знать,
Что таких, как я, немало у него! Не мало и не много!
Все прошли через него! Так скажут на суде!)
И я была горда и счастлива в минуты те, когда,
почувствовав себя предметом наслаждения,
Способной оказалась через боль
Дарить любимому минуты радости.
Впервые в жизни, убедившись в истине простой,
Что подарить кому-то радость
Тоже – радость, гораздо больше той,
Что получаешь ты, подарки принимая…
Я целовала ему ноги, вдыхая терпкий запах яда,
Кривые пальцы с желтыми ногтями
Касались губ моих.
Я танцевала перед ним
С зажатым стеблем розы между губ,
И сфокусированный взгляд на лепестке
Дарил мне неземное наслажденье
От боли собственного тела и страданья.
Да! Я бы никогда не отдала ребенка своего
В чужие руки.
Я бы никогда не отдала бы своего ребеночка. Свою кровиночку…
Своего малышечку…
Крохотулечку моего…
Она говорила, что через какое-то время заберет его. Но даже никогда не проведала, стерва. Не было у меня жалости к таким. Меня такая же бросила. За что ее жалеть? Я бы убивала таких! Я бы вырывала им матку без наркоза с мясом! Я бы наблюдала за их корчами и мучениями… Я бы заливала чресла и лядвеи таких матерей горячей расплавленной смолой, свинцом бы жгла груди… А еще… А еще я бросала бы их в говно! В большой резервуар с говном. И глазела бы, как говно постепенно заливает им глаза и уши, как проникает в рот, они захлебываются этим говном, и засасывает их зловонная жижа человеческих испражнений… Я бы разбивала бы им головы колуном точными ударами и глядела бы, и глядела бы, как их жестокие мозги живым, мыслящим, кровавым месивом растекаются по влажной земле, пропитывая ее густой застывающей коричневой кровью…
А что Санек? Мальчишка – эфиоп…
Он рос и мужем становился на глазах.
Уж мягкий пух темнится на его губах.
Возможно – он и был Иовом для меня,
А я всего лишь – жертвоприношеньем.
Он быстро вырос… Наверно, так же быстро, как и я
Старела, с минутой каждой все сильнее превращаясь
В порочное и гадкое созданье,
Погрязшее в порочных снах,
В виденьях грязных,
В пучине вязких мастурбаций,
Желтофиолей и настурций.
Он был странным ребенком. Я боялась его. У него даже в младенческом возрасте был такой осмысленный небесный взгляд! Ужас! Он гипнотизировал меня!
С Болтаевым – еще сложнее и страшнее.
Тот в жизнь мою пришел уже испорченным дитем,
Сполна вкусившим радости познанья сладкого греха в своей семье.
Болтаев… Болт! Он напросился в гости сам.
Коварный лев. Дитя порока
С дрожащими руками,
Дыханием зловонным,
Он сам залез ко мне в постель. И сам как будто бы во сне
Полез в промежность мне проворными руками.
И время будто бы сжимается внутри меня,
И жжет огнем вошедшее в тебя чужое тело.
Безумный вопль Валькирий сознанья моего,
Минуя все кордоны воли,
Уходит в царство неподвластное Вины.
Я знала, что это он тогда, три года назад убил мальчика в драке.
Тогда, после убийства, нас, педагогов, часто таскали на допросы. Но нам нечего было сказать правосудию. Болта мы не знали, а Сашеньку любили все… Потом, через три года, он признается мне в этом с присущем ему нахальством и жестокостью. Он опишет мне все в мельчайших подробностях. С каким-то восторгом, упиваясь от собственной причастности к таинству смерти, он расскажет, как незаметная отцовская заточка, словно в масло, входила в детское сердце… Ощущение, что я сплю с безжалостным убийцей – гуачо, Лазараусом Морелем, с преступных дел мастером Манком Истменом, бескорыстным убийцей Биллом Харриганом, сладко волновало и будоражило мое воображение… Правда, то, что лежало рядом со мной и попукивало во сне после очередного Лукуллова пиршества, мало напоминало отчаянного героя Хорхе Луиса Борхеса, и лишь только дама, обладающая таким же мощным воображением, что и великий мистификатор, могла впасть в столь сладкое заблуждение…
Я с нетерпение всегда ждала прихода этого мерзавца,
Вместилища порока и цинизма,
Он издевался надо мной, как только мог,
Как будто зверской мудростью Игнатия Лойолы
Опутано его недетское сознанье было.
Я словно находилась под гипнозом,
Всецело отдаваясь в руки этого ублюдка.
Противный, скользкий малый. Он
Внушил мне, приказал!
Чтоб я все это повторила с наивным арапчонком.
Хотя, кто был наивнее из нас тогда?…
Наивным арапчонок вряд ли был.
Санек рожден был мудрым и красивым.
Я верила, что Бог ему благоволит.
На сломе памяти моей смятенье и чудовищная ложь.
Я делала все то, что мне велел мой страшный Господин.
Он шантажировал меня. Он угрожал расправой.
И обещал отдать на растерзанье пацанам,
Горластой своре юных онанистов,
В венце из помыслов и сновидений страшных
Являлась я ему, подобьем жалким
Любви и смерти.
А однажды Болт остался, чтобы подсматривать за нами. Он стоял прямо рядом с кроватью, за занавеской. А ночью, когда Санек заснул, он вышел и надругался надо мной два раза. При этом взгляд его был устремлен на Санька. Мне тогда показалось, что Болт неравнодушен к нему как к мальчику…
А что осталось после стольких лет?
Гадливость? Нет! Конечно – нет!
Ребенок – скот. С крылами ангела.
Чесночный запах в нос. Мочой пропахшие трусы.
Мой господин страдает энурезом!
Роснулся! Захотел! На! Получи!
Лишь только – не дрочи!
Люблю тебя! Люблю тебя! Люблю тебя!
Как мне хотелось,
О! Как мне хочется сейчас
Произносить как заклинанье
Слова волшебные – люблю тебя!
Он приезжал ко мне, едва освободившись из тюрьмы,
Ко мне! Я для него – родная крепость!
Я его раба! И нету для меня другого господина в этом мире!
Никто его не защитит, как я. Я его Родина! Я – мать его!
Срывай с меня трусы! Рукой проворной возбуждай меня!
Отдай меня скорей на поруганье всему миру!
Я с именем твоим на окровавленных устах
Ему отдамся страстно – как тебе!
Эй! Музыкант! Мне хабанеру сбацай!
Монашескую келью превратим в притон!
И выбросим скорее вон
Букет увядших дефлораций.далее
|
