Николай Гаврилович Чернышевский, тяжело вздохнув, отодвинул от себя рукопись. Он высморкался, потом некоторое время задумчиво смотрел в окно на улицу, где возле сломанного рыдвана дворовые мужики Гаврила и Тарас, озоруя, щупали неказистую прачку Настасью. Николай Гаврилович задумчиво поскреб пальцем в затылке, потом зачем-то потеребил брегет. Наконец, вытащив беруши из ушей, набравшись духу, задумчиво произнес: – Мне неловко, право же, говорить вам об этом Иван Сергеевич, но эта ваша вещица нам определенно не подходит! – Но отчего же, милый Николай Гаврилович? Отчего? – воскликнул пылко сидевший напротив в мягком бархатном бержере Тургенев, пустив при этом петуха. – Чем же она так вам нехороша? – Помилуйте, Иван Сергеевич, но этот ваш Базаров, он просто селадон какой-то! Прямо как у Д.Юрфе! Он просто де Сад! Захер Мазох какой-то! Вот тут, у вас… – он пододвинул снова рукопись к себе, и, полистав, начал торопливо читать: "…Базаров задыхался. Все тело его трепетало. Он быстро обернулся, бросил пожирающий взгляд на Анну Сергеевну и, неожиданно схватив ее за обе руки, внезапно привлек к себе на грудь и впился в ее губы жарким страстным поцелуем. Она слабо пыталась оттолкнуть его от себя тихонько повторяя: – Пустите, Евгений Васильевич! Пустите! Но Базаров резко уронил ее на патэ, опытными руками проворно расстегнул корсет и неистово стал шарить у нее под юбками. Анна Сергеевна вздрогнула, в сладкой истоме расставила в стороны свои стройные длинные ноги, и, застонав, прекратила сопротивляться. А немного спустя, и он вошел в ее жаркое влажное лоно…" – Ну и что такого? – выдержав тяжелый, полный укоризны, взгляд Чернышевского, наивно спросил Тургенев. – Что тут не так-то? – А то, милый Иван Сергеевич, что корсет проворно расстегнуть невозможно! Его полчаса расстегивать надо! Это как минимум! Вам вообще случалось, когда-нибудь расстегивали корсет у дамы? – Ну… – Тургенев замялся. – Я не знаю… Турнюр расстегивал… Килт сымал. Ну, полноте вам. Ладно, я эту сцену переделаю… – Уж будьте так любезны! – язвительно сказал Николай Гаврилович. – А вот тут, где этот ваш Базаров с Фенечкой… – Он снова полистал рукопись. – Я тут на полях даже свои маргиналии оставил. Ага. Вот. "Понюхайте, как славно пахнет роза, что вы мне дали! Феничка вытянула шейку и приблизила лицо к цветку. Платок соскочил с ее головы на плечи: показалась мягкая масса черных, блестящих, слегка растрепанных волос. Базаров нагнулся и поцеловал ее в раскрытые губы. Его рука нащупала упругую маленькую грудь девушки, а другая уже осторожно раздвигала горячие девичьи ноги, пытаясь проникнуть в мягкое теплое гнездышко. Он почувствовал, как его Приап напрягся и задрожал, словно молодой необъезженный жеребец при виде своего ездока". – Ну и что? По-моему, очень удачно, про ездока. – сказал Тургенев, закуривая регалию. Пепел он при этом стряхивал под кустик гераниума, стоявший рядом в жардиньерке. – Да я не про это, Иван Сергеевич! – в отчаянии воскликнул Чернышевский, заламывая руки. – Не об этом! Я о моральном облике вашего героя! Ну, он же просто невыносим, этот ваш Базаров! Прямо Асмодей какой-то! Вы читали мой роман "Что делать?" – Ну… Это где там еще… – Помните там Рахметова? – На гвоздях который спал? – Да, да! Тот самый! – воскликнул Чернышевский. – Вот о чем мы должны с вами писать! Вот какой образец для подражания мы должны предлагать нашей молодежи! А у вас! – он снова пододвинул к себе рукопись и неожиданно зашелся в хриплом надсадном кашле, закрывая рот серым носовым платком. – И не курите здесь, пожалуйста! – сказал он, тяжело переведя дыхание. – У меня же чахотка. Ага. Вот. Я тут даже подчеркнул. Сцена после дуэли Базарова с Павлом Петровичем. "Вы ранены? – промолвил Базаров. – Все это вздор! Я не нуждаюсь ни в чьей помощи! – промолвил с расстановкой Павел Петрович, но закончить свою тираду не успел. Настойчивые, влажные губы Базарова поймали его ускользающие карминные губки и неожиданно они слились в едином страстном поцелуе. Горячий язык Базарова проник глубоко в рот Павлу Петровичу. Базаров споро расстегнул ширинку…" Ну, куда это годится? А? Иван Сергеевич! – А что тут такого-то? – обиженно засопел Тургенев. – Что такого? – язвительно переспросил Чернышевский. – А то, что тавтология: три раза подряд: губы Базаров, язык Базарова, Базаров. И потом, он же ранен, это ваш Павел Петрович! И не может в силу своего состояния заниматься с вашим Базаровм тем, чем вы его тут заставляете… Ужас! – он возвел свои очи к небу. – Просто ужас! С раненым пожилым человеком! Тьфу! Мерзость! Мерзость! – Так он же это, нигилист! – попытался оправдать не совсем корректные действия своего героя Тургенев. – Правильно! Я понимаю – нигилист. Но не до такой же степени! – Но так было, в самом деле! – вырвалось у Тургенева, но он тут же осекся под пытливым взглядом Чернышевского и густо покраснев, насупился и стал ковырять пальцем краску массивного канцелярского стола. – Да кому оно интересно, как все это было на самом-то деле? – возмущенно воскликнул Чернышевский. – Зачем нам вся эта чернуха? А? Что, нам в жизни ее мало, твою мать совсем? Да мы с этим каждый день сталкиваемся, а вы еще нас читать, блин, об этом заставляете! Ну ладно он там Аркадия, Анну Сергеевну, Павла Петровича… Фенечку не пожалел. Но лягушек-то зачем? Тварей беззащитных! – Он опыты производил, – угрюмо пробормотал Тургенев. – Опыты! – передразнил Чернышевский с болью в голосе. – Дарвин, блин! Эх! Тургенев, Тургенев! Когда ты, наконец, за ум возьмешься! Совсем уж дошел… В общем, так: Я, в своем "Современнике", это печатать не позволю! У нас в журнале, батенька, – традиции Белинского, идеи крестьянской революции, на худой конец – идеи борьбы масс за свержение старого строя. А такой срам мы печатать не будем никогда! Наш читатель к этому не готов! Не готов еще к такому читатель! – Но позвольте, Николай Гаврилович! Я писал, писал, время потратил… – забубнил дрожащим голосом Тургенев, норовя расплакаться тут же в кабинете. – Я весь в долгах. Меня с квартиры попросили. Маменька отказали мне в содержании… Как же так?… Ну, есть же какое-то милосердие… Я не ел шесть дней… – Не ел, не ел… – добродушно передразнил его Чернышевский. – Переделайте и тогда приносите! – уже мягче добавил он, поправляя сползшее на подбородок от волнения пенсне. – И помни! Все девушки у тебя должны быть невинными! А юноши – сдержанными! В общем – Тургеневскими! И никакой педерастии! Никаких лягушек! Слышишь, Иван! Никакой! Тургенев, натянул на голову свой поношенный боливар, заискивающе улыбаясь, взял со стола свою рукопись. В почтительным поклоне, пятясь назад, он поспешно вышел вон. А Николай Гаврилович Чернышевский, тяжело вздохнул, высморкался в большой серый платок и, подперев рукою подбородок, стал задумчиво глядеть в окно на улицу, где возле сломанного рыдвана разгоряченные дворовые мужики Тарас и Гаврила, высоко задрав опашни, попеременно попирали честь неказистой прачки Настасьи.
из книги "Пичужки прилетают ночью"
Комментарии
Всего 1, показаны с 1 по 1
Армагедон[12.10.2011, 18:25]
напишите пожалуйста кто такой "нигилист"? мне надо писать реферат по этой теме
